ПОЭЗИЯ    ПРОЗА  СТАТЬИ

АЛАБАЙ

СТАРЫЙ ХРЫЧ

ДОМ КУЗНЕЦОВА

отрывок из романа

ОНА НЕ УМЕЛА СТРЕЛЯТЬ

отрывок из романа

КОФЕ В БУМАЖНОМ СТАКАНЧИКЕ

отрывок из романа

Я, КАМИЛЬ АЛАРИ 

отрывок из романа

ИЛЛЮЗИИ САДА КАМНЕЙ

СТАРЫЙ ХРЫЧ

Игнатьич сидел на скамейке троллейбусной оста-новки давно — часа два. Обычно он с нетерпением до-жидался своего троллейбуса №10, ходившего крайне редко, через полчаса, а то и больше, и резво заползал на крутую подножку, покрытую продавленной черной резиной. Но сегодня старик радовался долгим проме-жуткам и даже пропустил несколько «десяток». Игнатьи-чу почему-то не хотелось ехать на «работу», к которой он привык так же, как любой человек привыкает к свое-му постоянному месту.

Майское утро, щедро приправленное криками воро-бьев и запахом едва распустившейся дикой сирени в рощице за остановкой, плавно перетекло в ранний полдень.

Стало по-настоящему жарко. А на остановке, как назло, ни навеса, ни дерева. Насупившийся Игнатьич неодобрительным взглядом встретил очередной трол-лейбус и, решившись наконец ехать, засеменил к перед-ней двери.

Добрался он быстро и огорчился этим – очень хоте-лось подремать. С трудом преодолел спуск в подземный переход, также тяжело поднялся и, как ни странно, даже как-то успокоился: место на гранитном парапете было привычным, насиженным. Неясная тревога отступила.

Подготовился старик, как всегда, степенно, обстоя-тельно: тщательно вытер грязным клетчатым носовым платком пыль, постелил картонку, поставил у ног пласт-массовый коробок. Вешать на впалую грудь плакат о помощи ветерану у Игнатьича не было необходимос-ти — его внешний вид красноречивее любой наглядной агитации свидетельствовал о состоянии человека, смер-тельно уставшего от жизни.

Старик по малолетству был свидетелем Гражданс-кой войны, героем отвоевал Отечественную, повез-ло — ни разу не был ранен. Потом рьяно занимался строительством социализма в разрушенной стране, без-жалостно боролся с врагами этого самого социализма и свято верил в коммунизм, еще в далекой юности за-манчиво обещанный вождем революции. Но вместо обе-щанного благоденствия пришла горбачёвская пере-стройка. Что это такое, Игнатьич так и не понял, скоро перестал вникать в смысл радионовостей, воспринимая их как фон к завтраку или ужину. Так прошло еще десять лет, жизнь стала непонятной. Смерть по непонятному капризу отказывалась забирать его к себе, окружающие воспринимали, как обузу. Хотел он, было, повеситься, да передумал, смирился.

Сгорбившийся Игнатьич, сидя на парапете, дремал, едва улавливая старческим чутьем движение народа вокруг. Давно привычными стали ему звуки разъездного кольца над подземным переходом. Резкие сигналы машин, свистки регулировщика, шум моторов и скрип тормозов. Что поделаешь, центр города…

Мимо нескончаемым потоком шли и шли люди. Они были разные — веселые, грустные, молодые, старые, озабоченные, окрыленные, самоуверенные. Никому не было дела до маленького скорчившегося дедка, лицо которого давно стало похожим на коричневую посмерт-ную маску. Выцветшие, но еще зрячие глаза исчезли под бесформенными кустистыми бровями, губы уродливой ниткой прочертили беззубый рот, скрюченные подагрой пальцы стали похожи на обрубленные корни засохшего дерева. Игнатьич и сам понимал, что вид у него отталкивающий, но кого, скажите, украшала старость, да еще такая древняя? Оставалось только одно — просить у смерти милосердия, но она не торопилась.

А место у Игнатьича было доходное.

Правда, при-ходилось весомую часть дохода отда-вать приходящим каждый вечер двум малоразговорчи-вым парням, но на хлеб и молоко хватало. Они называ-ли его «старый хрыч», иногда незаметно совали в ладонь скомканную купюру — на конфеты.

С нетерпением ждал старик, когда можно было, вернувшись домой, заварить на тесной кухоньке чайку покрепче да пить его вприкуску с сахаром, никуда не торопясь. А потом сидеть на скамейке рядом с калиткой и ждать ночи.

И не помнил уже старик Игнатьич, нарушался ли когда-нибудь этот порядок зимой или летом. Только вот сегодня что-то утро не заладилось. Может, хворь подсту-пает? Болеть он не любил.

Вдруг Игнатьич насторожился: со стороны сквера приближался знакомый силуэт. Чутье не подвело: это была младшая дочь, которой давным-давно перевалило за шестьдесят. Сколько лет ей было точно, он не знал, да и знать не хотел. Эта взбалмошная базарная бабёнка приходила почти каждый день в один и тот же час и заводила одну и ту же песню: о дарственной на старый дом с заросшим садиком, в котором доживал свой век ее престарелый отец.

Игнатьич притворялся глухим, делал вид, что не понимает, что такое дарственная, плевался, начинал икать и пускал изо рта желтоватую слюну. Женщина, не в силах добиться от него желаемого, срывалась на крик и, не выдержав, в очередной раз проклинала бесчувственного к ее бедам отца. Потом, багровая от негодования, исчезала в подземном переходе. Все это продолжалось из года в год, с небольшими переры-вами. И чем немощнее становился старик, тем яростнее были атаки дочери. Но он раз за разом терпеливо сно-сил ее издевательства и ничего не обещал, потому что свой рассыпающийся домик с садиком давно завещал малолетней правнучке — некрасивой веснушчатой де-вочке с тонкими соломенными косичками, в которой ду-ши не чаял.

Правнучка училась на повара, часто приходила к прадеду, приносила булочки и конфеты. И думал Игнатьич, что если выйдет она замуж, так хоть угол свой у нее будет. А окажется муж работящий, так еще и новый дом поставят, детишек заведут побольше — главное, чтоб земля была.

В этот раз пакостная баба переборщила со своими проклятиями. Игнатьичу стало плохо, и он застонал от резкой боли в груди. Рядом остановилась молодая нарядная женщина и, наклонившись к лицу старика, спросила:

— Дедуля, вам вызвать «скорую»?

Перед глазами Игнатьича оказались ее руки с розовым маникюром и мелкими золотыми колечками на тонких пальцах, сжимавшие крохотную светлую сумочку. Кожа на руках была белой и нежной. Подняв глаза, он увидел ее всю — аккуратную, стройную, излучавшую спокойствие, и подумал: «Вот бы моей правнучке такой стать. Отбоя от женихов не было бы». А вслух едва проговорил:

— Спасибо, деточка, мне хорошо. Дай Бог тебе здоровья.

Женщина опустила в коробочку с мелочью мятую купюру и, потеряв к деду интерес, неторопливо пошла в сторону сквера, в центр города. Игнатьич посмотрел ей вслед, и почему-то показалось ему, что плывет она по воздуху, не касаясь стройными ногами горячей тротуарной плитки, словно сказочная фея. Отхлынула боль, стало легче дышать, день посветлел.

Вдруг его внимание привлек стремительно идущий навстречу молодой женщине высокий, хорошо одетый парень. Что-то в нем приковывало взгляд, было знакомо: кажется, частенько он здесь ходил. Игнатьич не успел додумать свои тревожные мысли, потому что случилось невероятное. Парень, почти поравнявшись с женщиной, резко развернулся, будто пытаясь сбить ее с ног, вырвал из рук сумочку и размашисто направился в сторону перехода. Женщина охнула и молча застыла, не в силах что-либо предпринять. Так она и стояла, оторопело глядя в спину готового смешаться с толпой человека.

Весь мир Игнатьича мгновенно свернулся в одну дышащую ненавистью точку, которая саднила в его сердце незаживающей раной еще со времен первой пережитой войны и не давала по ночам спать, обрушивая на незащищенную душу огонь и пламя ада.

Старый вояка вдруг почувствовал, как где-то за спиной загрохотала далекая канонада, солнечный день над головой померк от пожарищ, и невыносимой болью отдался в сердце вой красивой светловолосой солдатки с младенцем, у которой со двора выводили корову.

Сам не понимая, что творит, он вскочил и, даже не пытаясь удержать равновесие, с хрипом упал под ноги приближающемуся парню. Тот споткнулся о тело старика, тяжело завалился вперед, выставив мускулис-тые руки с длинными сильными пальцами, и мерзко выругался:

— Старый хрыч, чтоб тебя… Убью, гад.

Сумочка выпала из его руки, со звоном высыпались на грязный асфальт нехитрые женские мелочи. Пластмассовый коробок, задетый Игнатьичем, опроки-нулся и выплюнул на сбегающие вниз ступеньки звенящие монетки. Парень хотел быстро подняться, но старик, не ощущая боли, мертво вцепился деревян-ными пальцами и беззубыми челюстями в  брюки вора, вложив в эту хватку всю ненависть к необъяснимому миру, где грабят и убивают женщин, где ненавидят и презирают стариков, где одной подписью можно вы-черкнуть человека из жизни и невозможно восстановить справедливость.

Вор, молодой и крепкий, безуспешно пытался стряхнуть со своих ног обезумевшего старца и, недолго думая, размахнулся и опустил на его ухо тренированный кулак. Старик обмяк и, откинувшись навзничь, выпустил, наконец, свою последнюю добычу.

Дико заголосили женщины. Парень, забыв о добыче, ринулся вниз, в спасительную темноту под-земного перехода, но оттуда уже бежали, перепрыгивая через две ступеньки, полицейские с дубинками наго-тове.

Словно зверь, оценивающий окружающее прост-ранство перед решающим броском, парень повел вокруг тяжелым взглядом и бросился через гранитный парапет в поток машин, намереваясь пересечь заполненное транспортом кольцо по прямой. Там бы никто не догнал, и можно было без труда исчезнуть среди толпы на другой стороне транспортной развязки.

Игнатьичу было все равно. Его освободившаяся душа, зависнув где-то над верхушками деревьев, равнодушно разглядывала молодую женщину, плачу-щую над его неподвижным телом, старушку, собиравшую рассыпавшиеся вещи в сумочку, отчаян-ного красавца-вора, который потрясенно, не в силах осознать происшедшее, пытался поднять с асфальта смятое колесами автобуса собственное, еще сильное тело, — и уже не мог.